— Нет, не думаю... Ты сказал, мать связала его тебе два года назад?

— Нет, это так, с языка сорвалось. Это уже куда больше двух лет назад было.

Джейсон покраснел.

— И насколько больше? — спросила Клоуэнс.

— Я, пожалуй, схожу посмотрю, не проснулся ли он. — Джейсон встал, оттолкнув стул. — А то еще решит, что остался один.

Он ушёл, а Клоуэнс порезала кусок хлеба на мелкие кубики. Но они так и остались безвкусными, как зола.

Спустя некоторое время Джейсон вернулся.

— Нет, он всё ещё крепко спит, но я зажёг там свечу. Когда он проснётся, то будет рад видеть свет.

— Джейсон, — сказала Клоуэнс. — Когда умерла твоя мать?

— Что? — заморгал он. Глаза были меньше, чем у Стивена, с песочного цвета ресницами.

— Ее уже нет в живых?

— Кто? Моя мать? Господи, да, она умерла... и уже давно.

— Когда?

Он почесал голову, смущённо отхлебнул пива.

— Я точно не помню.

— Не помнишь, когда умерла твоя мать? Ох, Джейсон, ни за что в это не поверю! Отец велел тебе меня обмануть?

— Нет-нет! Просто сказал не болтать о ней, сказал, вы вроде как расстроитесь.

Не вставая, Клоуэнс начала прибирать на столе, собирать тарелки и ложки. Машинально, не сознавая, что делает.

— Да, это огорчает. Я немного расстроилась, услышав, что твоя мать умерла так недавно. Но теперь, раз я расстроена, то, пожалуй, предпочла бы узнать всю правду.

— Вот же как глупо вышло! — ответил Джейсон. — Просто чертовски глупо было такое ляпнуть! И отец ужасно рассердится, подумает, что я вроде как сплетничаю у него за спиной.

— Ты не сплетничаешь. И я ничего не скажу твоему отцу. Она умерла в прошлом декабре?

— Господи, нет! Гораздо раньше.

— Я подумала, что, когда умерла твоя мать, ты пришёл сказать об этом отцу. Потому и появился у нас в прошлом январе, так?

— Нет-нет, она умерла зимой.

— В прошлую зиму?

— Нет.

— В предыдущую? Ты можешь мне рассказать, я всё равно узнаю. 

Она понятия не имела, как, но это неважно.

— Да, позапрошлой зимой, — сказал Джейсон. — Помню, что лежал снег. В январе было дело.

— В январе 1814-го?

— Да...

— Два года назад твой отец на какое-то время возвращался в Бристоль. Пять лет назад он впервые прибыл сюда из Бристоля. Он жил вместе с твоей матерью или навещал её там?

— Боже мой, нет! Мы его даже не видели. Я не встречался с ним лет с двенадцати, пока не приехал сюда в том январе, и это чистая правда! Мы жили не в Бристоле, а за десять миль от него. Мы никогда не слышали о нём, пока я не услышал о нём под Рождество, в последний год. Один корнуольский моряк по имени Трегеллас рассказал, что знает моего отца, что он недавно женился, живёт в Пенрине, имеет целый флот. Тогда-то я и задумал пойти к нему, ну и пришёл, как вы знаете.

Клоуэнс встала, чтобы унести в буфетную собранные тарелки.

Вернувшись, она спросила:

— А отец знал о смерти твоей матери?

Казалось, Джейсон испуган этим вопросом.

— О да, конечно! Как же он мог не знать. Он знал. До того, как женился на вас.

Глава десятая

Приезд гостей отметили впятером за столом: Кьюби, Клеменс, Росс, Демельза и Изабелла-Роуз. Генри, который обычно ел вместе со всеми, обедал с миссис Кемп на кухне.

Несмотря на бледность, Кьюби выглядела здоровой. Признаки беременности выделялись сильнее, чем у высокой дамы южного побережья примерно с таким же сроком; и подобно Харриет, беременность совершенно не портила ее внешность. И Кьюби не показывала тяжесть утраты. Возможно, все дело в том, что она впервые навестила семью покойного мужа в его родном доме и поэтому вела себя куда оживленней и разговорчивей тихой, простой и деликатной сестры. Из зеленой амазонки она переоделась в обычное кисейное голубое платье с голубой и белой тесьмой и бархатные туфли. Никакого траура, за исключением крохотного букетика черных искусственных цветов, приколотых к груди. Ее прическа изменилась, заметила Демельза, отросшие волосы были уложены в косы. Хмурое лицо озарялось, когда на лице появлялась красивая и белозубая улыбка.

Подавали суп с зайчатиной, молодого гуся, соленого лосося, сырный пирог, миндальные сливки, сидр и пиво. Не слишком изысканно, по мнению Демельзы, но Росс посчитал это вполне достойным.

Кьюби рассказывала об увиденном по дороге — ячмень и пшеницу пожали, а вот овес в основном еще стоит. Земля слишком сырая, объяснил Росс, скоро подует ветер и высушит. То есть, на защищенном южном побережье урожай собирают на пару недель раньше? Кьюби сообщила также о великолепной дороге, проложенной между Труро и Шортлейнсендом, и поклялась, что лучше ее нет в Корнуолле. Росс согласился, мол, да-да, все это благодаря двум людям из Эршира, Макартуру и Макадаму. Клеменс спросила насчет шахты рядом с Труро, мимо которой они проезжали, и Росс ответил, что это, наверное, Гварнек, ее вновь запустили в прошлом году; говорят, дела там идут прекрасно. Потом Кьюби спросила, не их ли шахта стоит в долине. Да, ответил Росс, предприятие находится слишком близко, чтобы думать об утонченности... Кьюби же, напротив, заявила, что в Каэрхейсе только бы приветствовали какое-нибудь предприятие поблизости, если бы оно приносило доход.

— По правде говоря, — уточнил Росс, — шахта, мимо которой вы с сестрой проезжали, принесла нам небольшое состояние, а теперь мы вкладываем в нее средства, чтобы не закрывать. Одно время мы нанимали более ста сорока человек, а теперь их число сократилось до тридцати. Только Уил-Лежер — там, на утесе, приносит доход.

— Но вы не закрываете другую, эту...

— Уил-Грейс работает просто так. Отчасти из сентиментальных побуждений, да и не хочется лишать людей работы. Когда я находился в заключении, то решил закрыть шахту. Но вернувшись домой, памятуя о последних событиях, не стал. Джереми бы этого не хотелось.

Имя все-таки прозвучало вслух. Все замолчали. Только ножи и вилки стучали по тарелкам.

— Леди Полдарк, — прервала молчание Кьюби, — вы слышали, что леди Фицрой Сомерсет разрешилась от бремени в Брюсселе? В мае. Родилась девочка, вот только не знаю, как ее назвали.

— Нет, — ответила Демельза. — Покинув Брюссель, я больше ее не видела.

— Мне говорили, — сообщил Росс, — что Фицрой остается в армии, ему пророчили там блестящее будущее. Похоже, он полностью оправился от потери руки. Фалмуты говорят, он прекрасно себя чувствует.

— Это не так ужасно, как потерять ногу, — выпалила Изабелла-Роуз. — Хотя, наверное, хуже, чем потерять только стопу.

Неуместное высказывание вызвало недоумение, но девочка нисколько не растерялась.

— Кьюби, а знаешь, что вчера случилось? Коршун парил прямо над курятником, а Эна — одна из горничных — ринулась спасать цыпленка. Коршун опустился, впился когтями в ее чепец и улетел вместе с ним! Было так смешно! Мы животы надорвали от хохота.

Демельза подумала, что всегда можно рассчитывать на Беллу, чтобы перевести беседу в более жизнерадостное русло; но после смерти Джереми и увечья Кристофера Хавергала девочка хандрила, частенько за едой почти не разговаривала, так что было приятной неожиданностью, когда ее настроение вдруг улучшилось в такой подходящий момент.

Потом Белла спросила, поет ли Кьюби, мол, Джереми ей говорил, что поет (при этом совсем не смущалась произносить его имя), и что Клеменс подыгрывает ей на фортепиано; так что завтра им надо спеть дуэтом перед отъездом Клеменс; у них отличное фортепиано, не тот старый спинет, а новенькое фортепиано, которое папа купил два года назад, стоит в библиотеке; и само собой, особому гостю разрешат на нем поиграть.

Демельза кончила обедать, попробовала то и это и заметила, как губы Кьюби тронула улыбка, хотя ела она тоже без особой охоты. Ямочки на щеках то появлялись, то исчезали — наверняка это и покорило Джереми, да и неудивительно. Белла что-то говорила, а Кьюби смеялась. Тогда Демельза подумала: эта девочка здесь вместо Джереми, моего высокого и красивого обожаемого сына, она была за ним замужем лишь полгода, и уже смеется; возможно, через год или два она почти забудет о нем, хотя я никогда не смогу забыть, и скорее всего, снова выйдет замуж и будет иметь детей от другого мужчины, а недолгий брак с Джереми станет лишь  печальным эпизодом молодости.